Анир усталым жестом потерла переносицу и произнесла равнодушным тоном:
– Судя по виду твоему, Нурсултан, собираешься, ты покинуть кров мой?
Низирит, обряженный в наряд дервиша, склонил голову и ответил глухо:
– Истинно так, госпожа! Мне пора! Дороги зовут меня! Вера моя и братья по вере ждут меня. Признательность тебе и городу моему в сердце моем. Я найду время отплатить за все.
Правительница чуть пожала плечами:
– У Исы свой путь, у Мусы свой! Ты уходишь, не смотря на вечер и на то, что разгулялась непогода?
Будь Нурсултан чуть опытней в отношении женщин, он наверное, уловил бы какие-то, незнакомые нотки в тоне правительницы Хан-Тегри. Но сейчас мысленно он был уже в пути. Поэтому, измаилит, лишь сухо бросил:
-Ночь — это подруга сильных и смелых, госпожа.
Когда за ним задернулся полог, закрывавший дверь в зал, Анир едва слышно прошептала:
– Храни тебя Аллах, где бы ты ни был!
…Нурсултан, закутанный в накидку дервиша, осторожно спустился по тропинке, поливаемой летним ливнем, и стремительным волчьим шагом двинулся на юг, держа путь в Персию.
Он знал, что новый султан сельджуков сейчас ведет борьбу с его братьями по вере, в городах Табаристана, Кухистана, Мавераннахра казнят по малейшему подозрению в принадлежности к измаилитам, армия султана пытается захватить крепости сторонников истинной веры. Братья по вере, прости их Аллах, в долгу не остаются, сражаясь за каждый свой приют, убивая чиновников и полководцев султана. Иногда сами же сельджукские убийцы, убирая неугодных, валят все на ассасинов и измаилитов.
И как же он может отсиживаться в долине Баянкола, полностью встав на ноги?
И внезапно, вспомнив про Хан-Тегри, в первый раз в жизни Нурсултан ощутил, как екнуло сердце.
Там у него был кров и очаг. Там гордая правительница, вдова, на лице которой порой можно прочитать, что ей хочется иногда побыть просто женщиной.
И ощущая, как наваждением снова встает перед глазами фигура Анир и ее лицо, Нурсултан негромко помянул Аллаха, отгоняя мысли, не свойственные аскету, и ускорил шаг.
…Исфахан, кипел.
Поглядеть на победоносное войско султана, взявшее приступом Дач, крепость измаилитов, и возвращающееся с добычей и пленными, собралось множество народу. В своих лохмотьях дервиша Нурсултан, гнуся молитвы, расположился недалеко от главных ворот.
Распахнулись массивные створки, взревели трубы, и волной в город начали входить воска, сопровождаемые ревом толпы, приветствовавшей войска. Суровые, обветренные лица, блеск доспехов и копий, телеги с добычей и наконец, под хлопанье бичей, толпа пленных. Те, кто был обречен на смерть, едва шли, не глядя по сторонам, всем видом своим давая знать, что умрут с таким же презрением к смерти, с каким они жили.
Нурсултан узнал в одном из низиритов Мансура, единственного человека, которого считал не просто собратом по вере, но и побратимом. Мансур был сильно избит, одежда его превратилась в кровавые отрепки, но глаза цвета осенней ночи по — прежнему зло и живо блестели. Увидав Нурсултана, Мансур на миг замедлил шаг и тут же получил бичом по спине от стражника:
-Иди, грязный шиит! Последняя дорога, заждалась тебя!
Словно не ощутив боли, собрат сделал знак Нурсултану, означавший на тайном языке измаилитов «следуй за мной, брат».
Вот и темница Исфахана, узенькие окна, смрад забивающий все вокруг. Людей, которым суждено было сейчас окунуться в преддверие ада, на миг задержали у ворот.
Воспользовавшись моментом, Нурсултан, выкрикнул:
– Иль — Алла, Иль бисматулла! — и завертелся волчком, приковав к себе всеобщее внимание.
Его глаза устремились на Мансура, и тот подал знак »мне нужен кинжал».
На площади ударили в барабан и оглушительно завопили глашатаи:
– Во имя Аллаха, милостивого и милосердного! Слушайте , и не говорите, что не слышали! Завтра преданы казни будут мерзкие вероотступники.
Толпа взревела, предвкушая зрелище.
Глашатай переждал, пока все смолкнет, и вновь рявкнул во всю глотку:
– Милостью великого султана каждый, кто желает, может усладить их последние часы, навестив в темнице, преломив с ними хлеб!
…Нурсултан глянул на Мансура, сидевшего на соломе и прикованного цепью. Тот выглядел беспечным, хотя его опухшее от побоев лицо и исполосованная полуголая спина говорили о том, что ему пришлось очень не сладко.
Увидав исмаилита в наряде дервиша, Мансур, насколько позволяла длина цепи, подполз поближе. Мгновение спустя отточенный кинжал, переданный Нурсултаном, исчез в складках его лохмотьев.
Страж, находившийся у двери, ничего не заметил и, бросив ленивый взгляд на дервиша, пришедшего навестить преступника, вышел. Опасаться было нечего — этот пес прикован цепью. Утром с него сдерут живьем шкуру и в нее же зашьют. А может , будут резать по частям на помосте для казней. Это еще интересней!
Нурсултан, бормоча молитвы, подсел к собрату и протянул тому кусок вяленого мяса и лепешку.
Мансур впился в еду крепкими желтоватыми зубами, а насытившись, еле слышно бросил:
–Ты вернулся с того света, но знай, что ты обречен. Ты не выполнил приказ убить Хайяма, а оставшись в живых, не дал знать о себе. Даи приказал оставшимся в живых братьям найти и покарать тебя. Я скоро умру, но хочу я, чтобы жил ты. Наши братья отступают к западу! Сельджуки из Исфагана, Рея и Хамадана тремя дорогами идут на юг, на Баянкол, Иссык-Куль и Фергану. Будь осторожен, брат!
Нурсултан выкрикнул:
– Иншалла!! — и кивнул, дав понять, что все услышал.
Мансур улыбнулся опухшими губами:
– Завтра приходи поглядеть, как я буду умирать!
И громко выдохнул с хрипом, так, чтобы слышали стражники:
– Благодарю, святой человек! Теперь с легким сердцем предстану я перед Всевышним!
Дервиш, бормоча молитвы и тряся головой, шел по тюремному двору, кутаясь в свое рубище, мимо почтительно молчавшей стражи.
Сейчас Нурсултан отдавал себе отчет, что оказался между молотом и наковальней. Несмотря на разгром, уцелевшие собратья выполнят приказ даи. Если не убьют они по первому же подозрению, то схватят сельджуки или на клочки разорвет толпа, заподозрив в нем исмаилита.
… Толпа, собравшаяся на площади, ожидала казни преступников, оживленно переговариваясь. Палачи кланялись народу и обещали интересное зрелище.
Вот и толпа обреченных. Мансур первым поднялся на помост и глянул по сторонам.
Со стороны казалось, что смертник прощается с этим миром, с тоской озираясь. Однако Нурсултан, отлично зная побратима, понимал, что тот оглядывает место последней схватки.
Палач еще раз поклонился толпе и в тот же миг осел, получив кинжалом в спину, а второй удар, располосовал горло зазевавшемуся стражу. Его копье оказалось в руках Мансура. Взревел народ, толпящийся у помоста. Через мгновенье вся охрана, человек десять, ринулась на смертника. Страшная схватка закипела. Мансур решил умереть, как и жил, храбро, достойно мужчины. Ему в свалке перебили ноги, и сейчас он, выхаркивая кровь, дрался, стоя на коленях.
Нурсултан видал много смертей, но на эту глядеть не стал, а опустив голову и бормоча молитвы, начал проталкиваться через толпу. Оказавшись за воротами Исфагана, он чуть прищурился, раздумывая, и быстрым шагом, почти бегом двинулся на юг.
Там высился за перевалами Хан-Тегри, город, спасший его, там была Анир, которой угрожала смертельная опасность.
На ближайшем уступе, мимо которого не могли пройти войска султана, идущие к Тянь-Луню, он замер в неподвижности. Так, слившись с камнем, он мог лежать долго, если было это нужно. Облако пыли, поднявшееся на горизонте, сказало ему, что он не ошибся. Сельджукское войско двигалось дорогой, в конце которой открывался путь в долину Баянкола.