Олег Бобров. Город, которого нет. гл.3

… Страшное лето 1942-года стояло в своем зените.   Тот проблеск надежды и ликование всеобщее, когда погнали немцев от Москвы, когда воспрянувшие духом люди начали верить в счастливую перемену, сменился снова горечью поражений, тяжкими известиями о вновь оставленных городах.

.. .25-го июня 1942-года, немецкая бомба упала на  парк  Пионеров  в центре  Воронежа.

Дело было не столько в обстрелах и налетах авиации  — война есть война -, а в том,  что немецкий пилот  прекрасно видел, что жертвой его бомб  будут дети.

Под вой сирен,  запоздалое  хлопанье зениток,  скорая  увозила покалеченную ребятню  из центра города. Тела  разорванных  в клочья, бережно, молча, словно боясь разбудить, складывали в сторонку.

Соседка, случайно ставшая очевидицей налета, затряслась, словно в лихорадке   и повернув к Анне обезображенное ужасом лицо, произнесла:

– А они-то лежат. У девочки одной, ей годков семь, не более, вся матроска в крови и  ручки нет! Понимаешь, Анюта, он же , сука , видал, куда швырял бомбы!

Анна, у которой у самой глаза были на мокром месте, сумела сдержаться и порывшись, достала из–за печки  бутылку водки, сохранявшуюся  не пойми с каких времен:

– Будет тебе, Машка!  Всех оплакивать, после войны, будем!    Главное,  чтобы,  немых   гадов  погнали быстрее!  Давай  сейчас помянем детишек всех, да горькой  еще хватим, чтобы Гитлер–тварь  с выб…ми  своими сдох быстрее. Так и будет!

Люди, поймите это. Фронт Красной армии был прорван под Харьковом, последние дни держался  Севастополь, а люди верили в то, что все равно наша возьмет!

…. Фронт загрохотал  по-настоящему в начале июля.                                                                      Форсировав Дон, немецкие , итальянские и венгерские части начали продвигаться со стороны Ольховатки и Корочи.

Город встал в ружье. Части с вокзала, откуда они должны были ехать на Западный фронт, спешно кидались навстречу врагу, формировались добровольческие отряды.    Бомбы и снаряды,  сыпались на правобережье непрерывно.   Под их аккомпанемент разворачивалась ставшая потом  эпической битва за Воронеж.

…Тряпочкин деловито потер чайник, отданный ему  в починку.   Он  свое дело сделал, да вот, видать , вернуть  вещь  соседям вряд ли сейчас придется.

Рабочий барак над головой почти опустел.  Многие бежали в сторону левого берега, по горящим улицам, где уже завязывались перестрелки,  с передовыми немецкими частями , иных   уже и не стоило числить в списках живых. Сам он с беженцами не ушел, понимая, что  во-первых, со своей хромой ногой, нывшей сильно  в последние дни,  станет обузой, а во-вторых,   считал, что от судьбы  не уйти.

Как будет, так и будет.  Его дом —  вот эта мастерская.   Если что, здесь и смерть принять.

На всякий случай Алеша надел чистое белье, рубашку, подаренную  на прощанье соседкой, еще пахшую глажкой.

От размышлений его оторвали голоса,  доносящиеся с улицы, и  топот ног.

Тряпочкин поднялся по  каменным ступеньками  и,  зажмурившись на миг от яркого света, вышел наружу.

Артиллерийские переговоры на время стихли, только откуда-то издалека, от Подгорного и  Семилук,  доносился приглушенный расстоянием  гул.

Полтора   десятка  красноармейцев в форме с эмблемами НКВД  на рукавах,  вкатывали во дворик две пушки, судя по виду — гаубицы.   Командовал ими капитан средних лет, без пилотки , с головой , обмотанной бинтом с ржавыми нашлепками крови.

Увидав Алешу, капитан спросил надтреснутым равнодушным  голосом:

– Вы хозяин будете?

Алеша   развел руками:

– Ну, так и считать нужно теперь, товарищ капитан! Один я здесь остался.

Артиллерист искоса глянул на него ,  наметанным взглядом:                                                                 – Судя по виду, воевал ты , да отвоевался. Как зовут?

Тряпочкин кивнул головой:

– Есть дело такое, отвоевался.  В финскую войну, покалечило.   А зовут меня Алексеем, по батюшке — Ильич.  В армии  старшиной был.

Командир, решив, что все условности и подробности знакомства надо отбрасывать, с ходу  перешел к делу:

– Ну  так слушай меня, старшина.  Мне оборону держать приказано. Понял? Прет немец от Подгорного,  наши    части отступают.   Будут немцы здесь, самое большее,  через пару-тройку часов.  Мы в заслоне.  И держаться будем, пока хоть один жив. Здесь скрещение улиц. Сюда он, гнида, рванет.

Они походили по двору, осмотрели барак и Алешин подвал , и капитан,   видимо удовлетворившись,  бросил:

– Вот и диспозиция ясна, Алексей! Извини-подвинься, только барак мы снесем, а вот в подвальчике удобно будет  оборону держать , сектор обстрела хороший.  Сейчас ребята  все крушить начнут. Инструмент есть? Есть, вижу. Ты свое добро, давай, грузи на тачку — и ветер в спину. Тряпочкин отрицательно мотнул головой:

– Товарищ капитан, я помогу.

Артиллерист, чуть поморщившись, кивнул:

– Добро,  помоги, старшина. Времени мало.

Весь Алешин скарб уместился на тележке, часть вещей в мешок-сидор.  Немного и нажил-то, признать надо.

Красноармейцы, все как  на подбор молодые рослые ребята,  с уханьем  крушили доски,  пробивали бойницы в  стенах подвала, возводили амбразуры для пулеметов.  Тряпочкин помогал им  рушить  собственное гнездо, стараясь не слишком тревожить больную ногу. Работали молча, без обычных в случаях таких шуток и прибауток, подгоняемые  нарастающим гулом с севера и уже отчетливо слышной перебранкой  орудий.

Когда все было готово, грохот стал уже настолько близким, что не оставалось сомнений, что бой  начнется с минуты на минуту. Капитан что-то  пытался разглядеть в бинокль в облаке пыли, поднявшемся   приблизительно   в километре от позиций, а затем резко скомандовал:

– По местам! Расчеты к бою!

Алеша остановился:

–Товарищ капитан, разрешите с вами остаться?

Тот, не отрываясь от бинокля, кратко и  емко выругался, а затем произнес  сухо и зло:

— Иди отсюда, Алексей! Какой солдат из тебя? Ты что, не понимаешь? нас сейчас танками давить будут! Иди отсюда, нам здесь позицию держать. Давай, двигай живее! Вон танки головные, идут . ..

В самом деле, гул моторов был слышен отчетливо.  Сквозь пыль уже  можно  было разглядеть  силуэты немецких машин.  Поднялась  хлопотливая, беспорядочная автоматная  трескотня. Расчеты припали к орудиям.

Капитан,   уже забыв  про Тряпочкина,  резко  поднял и опустил руку:

– Прицел десять,  трубка девять, по головному бронебойным —  клади!

… Алексей уже был за две улицы, толкая перед собой тачку, а там,  где еще сегодня утром был его дом, продолжался бой:  грохали разрывы, злобно огрызались пулеметы и автоматы, трескуче клацали винтовки.  Там  до последнего  держал оборону заслон НКВД.