… Лицо имама было совершенно спокойным, словно со своим последователем он обсуждал какие-то пустяковые дела, которых так много Аллах посылает любому человеку на веку его.
А он давал наставление фидаину — послушнику.
— Отыщи Нурсултана. Он скрывается где то в Табаристане, а за ним идет охота султанских гулямов. Передашь приказ. В Нишапуре, где правят безбожники- сельджуки, раздерись их лицо, живет поэт и бывший хаджиб сельджукского султана Омар Хайям. Стал он давно на путь греха. Пишет безбожные рубаи, пьет вино. Пусть спросит его Нурсултан, суннит он или шиит. Если скажет, что лживая вера сунны — его вера, пусть прольется кровь неверного этого. Ты меня понял, Мансур?
Фидаин склонился в поклоне:
– Даи (учитель), я все выполню! Слово твое — закон.
Нурсултан выслушал посланника с каменным, своим обычным выражением лица и сухо бросил:
– Речь хороша короткая, а веревка длинная. Я отправляюсь в дорогу! Иншалла!
Мансур чуть качнул головой:
– Даи просил быть очень осторожным. Уже несколько братьев наших были разорваны толпой в Нишапуре без суда. Да пребудет с тобой милость Аллаха, брат.
… Нишапур, один из красивейших городов Ирана, утопал в зелени, купался в ароматах поспевающих фруктов, перекликался на разные голоса.
Вот несется шум городского базара, отдаваясь эхом в улочках. Водоносы, продавцы лепешек, просто местный и приезжий люд, что-то обсуждают, переговариваются, бранятся. На главной площади готовится помост для казни преступников. Палачи деловито готовят свои инструменты, обещая сходящимся зевакам интересное зрелище.
Сейчас все это, мало интересовало Нурсултана. У него был приказ и была цель. А рассуждения о том, хорошо то или иное действие или плохо, его интересовали мало.
Вот и резная калитка, украшенная странным рисунком — то ли ослиный хвост, то ли кувшин, из которого истекает вода. Проникнуть во двор, не представляло никакой трудности. Дом, увитый виноградом, навес, где так хорошо спасаться от осенней жары, запах плова и вина.
Сам хозяин дома, худощавый седобородый старик, в ком не трудно было признать известного всем правоверным Омара Хайяма, отставил в сторону чашу и смотрел на незваного гостя, явившегося перед ним с обнаженной саблей не просто без страха, а без малейшего интереса. Так смотрят люди на какое-то досадное препятствие, которое отвлекло от повседневных дел, но серьезно помешать не может.
Нурсултан много видал людей, которые при виде смерти, возникшей перед ними в облике человеческом, теряли самообладание или сразу переходили к атаке. А здесь… здесь — полнейшее равнодушие. Подобное он видел, наверное, только в глазах Анир, которые глядели на него совершенно бесстрастно.
Низирит отрывисто бросил:
– Салам, почтенный ! Меня послали к тебе с вопросом, ты суннит или шиит? Отвечай и знай, что ответа этого, зависит жизнь твоя! Я жду!
Старый поэт и философ глянул на него с непонятной усмешкой и, сделав глоток вина, ответил негромко:
— Я — мусульманин! Я просто поэт! И ничего более! Делай то , за чем послали тебя, и уходи своей дорогой! Не мешай мне, юноша, наслаждаться покоем, пусть даже он станет вечным, благодаря тебе!
О чем думал в минуту эту, бывший хаджиб султана, мудрец и отшельник? Может быть, о том, что лучшие дни его жизни миновали, что у него давно нет друзей, вернее, он сам предпочел одиночество и теперь смерть глядит на него глазами вот этого человека дороги, чей навык убивать виден невооруженным глазом. А может, он мысленно уже готовился предстать перед Аллахом и каялся в душе в прегрешениях своих.
Или вспоминал соучеников своих Низама аль Мулька, ставшего великим государственным деятелем и погибшего от ножа вот такого убийцы, и Саббаха, свирепого «Старца горы», предводителя неуловимых живорезов.
Так или иначе, Хайям помолчал немного, а затем повторил, равнодушным голосом:
– Я сказал тебе, делай то, за чем послали тебя, и уходи! Не мешай мне.
И в первый раз в жизни своей Нурсултан, хладнокровный убийца и послушник веры, растерялся. Он не знал, что делать.
Человек, приговоренный к смерти, не давал своим ответом возможности ни убить его, ни оставить в живых. Причем, делал это явно не из страха, а потому что говорил то, что думал .
Он подошел к Хайяму на дистанцию удара клинком.
Старик устало прикрыл глаза, не выражая ни малейшего интереса к тому, что смерть своим ознобным дыханием уже овевает лицо.
Взмах клинка и разлетелся кувшин с вином, обдав красными брызгами хозяина дома.
Это не произвело на Хайяма никакого впечатления. Он остался сидеть неподвижно, устало прикрыв глаза.
Через мгновение Нурсултан, перепрыгнув через забор, уже шел по улицам Нишапура, смятенно думая о том, что вера его, ради которой он сражался, убивал, выслеживал, столкнулась с чем-то, что тверже самого могучего гранита, острее дамасского клинка.
И вера эта, судя по всему состоит в том, что люди просто знают, что человек — всегда человек.
А по мнению их, человек должен жить, растить детей, делать дело свое, чтобы когда придет время, с честью предстать перед высшим судьей.
Такова холодная, сиятельная вдова Анир, таков Хайям, седобородый мудрец и отшельник. Есть еще и другие люди, которым чужда вера, живущая на крови несогласных.
И кто рядом с ними, он, фидаин — назирит Нурсултан?
Что знает он и что умеет в жизни своей? Чего добился, кого сделал счастливым? Что останется после него, на этой грешной земле?
Если бы он имел склонность к философии, то понял бы, что впервые за много лет, занялся переосмыслением всего своего жизненного пути.
Он был так погружен в размышления свои, что не обратил внимания на ехавших мимо султанских гулямов, которыми предводительствовал огромный десятник с кривым шрамом на лице, от которого казалось, что у него рваный рот. Сельджуки уже прошли мимо, когда десятник бросил взгляд на Нурсултана, и тень каких-то воспоминаний пробежала по его лицу. У него был вид человека, силящегося что-то вспомнить.
…Обратный путь Нурсултана теперь предстоял на юг.
Там добраться через три дня пути до Тянь-Луня, там еще в крепостях, недоступных для сельджукской конницы, сидят братья по вере.
Однако, как известно, Коран гласит: «Все мы в руках Аллаха!»
В глухом горном ущелье низирит внезапно ощутил тревогу. Он давно свыкся с опасностью, но здесь предчувствие было явным настолько, что он придержал коня и, вглядевшись в то, что находилось от него в двух десятках шагов, понял, что смерть, которую он должен был принести Хайяму, теперь пришла за ним самим.
Два сельджукских воина преграждали ему дорогу, а судя по топоту копыт сзади, к ним подоспела подмога, преградившая путь для отступления.
Криворотый десятник, мельком виденный в Нишапуре, издевательски улыбаясь , гаркнул:
–Ты думаешь я забыл тебя, презренный ? Это ты при Дизкухе поставил мне отметину на лице в рукопашной!
И властно скомандовал:
– Брать живым!
Нурсултан пришпорил коня и рванулся навстречу своей судьбе.
Так атакует превосходящих числом врагов загнанный в угол зверь.
Десятник вскинул к плечу палаш, готовясь встречать врага. Топот коней со спины, ощущался уже совсем близко. Когда до десятника оставалось всего тройка шагов, Нурсултан мгновенно пригнулся к конской гриве. В тот же миг страшный удар древком копья, который должен был оглушить низирита, пришелся по голове рваноротого сельджука.
Сотник скосил глаза и осел в седле. Воспользовавшись мгновением заминки, Нурсултан одним взмахом клинка вышиб из седла второго воина. Путь был свободен. Он летел, мысленно взывая к Аллаху, а погоня села ему на спину, отставая, может быть, на какие-то десяток, полтора десятка шагов. Внезапно конь оступился на камнях. Нурсултан полетел через его голову и покатился вниз по каменной осыпи. Последнее, что слышали уши его, прежде чем покинуло сознание, жуткая брань на верху обрыва и грубый голос:
– Шайтан с ним! Теперь пес этот подохнет медленной смертью!