Ночь глубокая и россыпь звезд на небе.
За окном шумит, поет весна.
Отставной майор, седой мужчина, притулился грустно у окна.
А жена бесцельно книгу вертит.
Слов не говорят.
Ни одного!
Что сказать мужчине остается, коль жена уходит от него?
А на стенке фото, гарнизоны, он в мундире, Ваня-капитан.
И жена Наташа с роз букетом.
Там и начинался их роман.
Было все: и гарнизонов дыры, снег и слякоть, грязь, слошной туман.
Все с прошел с женой Наташей верной, Ваня, тот десантный капитан.
А потом Афган, в аду войны три года…
Четверть века время унесло.
Сын женился, и осталось в прошлом боевой той жизни ремесло.
Старого собрата по Афгану на недельку в город занесло.
Сашка, тот майор, дороже брата, на часок к Ивану в дом зашел.
И жена Наташа расстаралась, щедрый для мужчин накрыла стол.
А потом сама на стул присела, рюмку налила себе вина.
Только с дня того Наташей позабыты мир и тишина.
Что же делать мужу, коль влюбилась?
Что браниться? Не прикажешь ей…
Остается только поговорка: поздняя любовь всего сильней.
Он, майор, в Афгане дважды ранен, он привык тоску свою давить.
Только как же, вынести не просто — побратима и жену похоронить.
Отставной майор на кухню вышел, рюмку коньяку себе налил.
И внезапно за виски схватившись, словно сам с собой заговорил:
«Много раз погибнуть мог в горах я.
Как другие, лег бы соеди скал.
Почему же на шестом десятке нужно, чтобы так я тосковал.
Чтоб от ревности душа по швам трещала. Сашка-брат! Да что тут говрить.
Нет жены, нет больше брата-друга. С прошлой жизнью оборвалась нить.
Пустота, души живой нет рядом.
Лишь ему, однако, не до сна.
На скамейку рядом опустилась вышедшая вслед за ним жена.
Помолчала, а затем решила мужу слово твердое сказать
-Четверть века, Ваня, пролетело. Время, значит, ставить нам печать.
Только знаешь, женщина решает, с кем ей старость суждено встречать.
Саша завтра днем за мной заедет. Вещи соберу — и на вокзал…
Он с тобой проститься, Ваня, хочет.
Так, во всяком случае, сказал.
Сто, коньяк, в мундирах два майора.
Только не выходит разговор.
Что тут говорить, когда судьбою уж решен навеки этот спор.
Первым встал Иван с кривой усмешкой, руку тут не глядя протянул.
Глухо произнес: — Прощай же,» Дядя», — и с надрывом отодвинул стул.
«Дядя» — позывной афганский Саши
Знали там все про его дела.
У душманов за него награда в долларах назначена была.
Саша произнес, чуть-чуть помедлив: — Вот и, значит, все, прощай, «Задира.»
Позывной афганский был такой там, в горах, у Вани-командира.
У окна стоял майор в отставке.
Глыбой душу придавила тишина.
К новой жизни на вокзал умчались бывший друг и бывшая жена.
..Занавес раздернулся внезапно.
Яркий свет, и потолка узор.
Значит, это сон был,
Сон тяжелый…
Вот и все, и кончен разговор.
И жены знакомый голос: — Ваня!
Ты и во сне и плакал, и рычал!
И Иван потер свой рваный шрам на теле
И жене негромко отвечал
-Просто сон приснился мне, Наташа!
Спать давай.
В квартире тишина.
А на небе звезд блестят караты.
Смотрит в окна любопытная Луна.
А на фото, Сашка при параде.
И мундир как новый самовар.
Он на век, лежит в Афганистане, в проклятом ущелье Маровар.
Он погиб, свой батальон спасая.
Сам себя гранатой подорвал.
И остался побратим-товарищ, средь политых кровью голых скал.
.. А на улице весна гуляет. Ей, весне, не нужно тишины.
Рано поседевшие мужчины горькие порою видят сны!
И мундир как новый самовар.
Он на век, лежит в Афганистане, в проклятом ущелье Маровар.
Он погиб, свой батальон спасая.
Сам себя гранатой подорвал.
И остался побратим-товарищ, средь политых кровью голых скал.
.. А на улице весна гуляет. Ей, весне, не нужно тишины.
Рано поседевшие мужчины горькие порою видят сны!