Созвездие Ковшова Глава 4
Велика страна ГУЛАГ. Нет ей конца и края. Обитатели ее доставляются в разные ее углы на пароходах и баржах, на поездах и машинах.
Все в стране этой есть. Есть свои история и легенды, армия и заводы. Ловят здесь рыбу и добывают никель.
Как у режима сталинского, бессонный график в ГУЛАГЕ. Промчит, осветит путь состав со столыпинскими вагонами. Пробасит гудок: «Во-оркута!!». Отзовется ему встречный, тонко и печально: «Аааабакан!!» Где-нибудь, на глухом переезде — остановка, разнесут конвоиры по вагонам, кипяток да пайку хлебную.
Вдохнут зеки свежего воздуха морозного. Вынесут из вагонов тех, кто дальней дороги не перенес или руки на себя наложил. Пройдет равнодушный навидавшийся всего смотритель. Проверят сцепку, смазку в буксах. Снова гудок, снова путь в никуда, в те места, про которые и упоминать жутко. Пожилой машинист, дожевывая ломоть, оставшийся от обеда, пояснит помощнику, молодому пареньку, ошалевшему от страшных впечатлений:
-Что же, ты, милый, хочешь? Здесь тайга — закон, человек человеку — зверь!
И снова гудок протяжный, снова — дорога.
Март 1930 года выдался лютым, даже для Сибири, с ее неласковым характером. Конвоиры, проклиная все на свете, грелись спиртом, лакая его, весь двухнедельный путь, словно чай. Вагоны были набиты так, что люди спали по очереди. Выкроить часочек на этих жутких нарах было счастьем. Зека в вагонах, сбившись спинами друг к другу, лежали и стояли, не шевелясь, сохраняя тепло. Один из заключенных, худой, плечистый, еще молодой мужчина, со шрамом на подбородке, толкался между товарищами по несчастью и негромком голосом приговаривал, останавливаясь возле того, кто уже не мог шевелиться:
-Ребята, меньше спать! Двигаться, двигаться!
Иногда он своими сильными руками выдергивал совсем уже коченевшего человека и начинал его трясти и бить, матерясь:
-Не спать, сука, не спать! Или клифт деревянный раньше времени надеть захотел! Подохнуть раньше времени захотел?!!
Со стороны казалось, что этого когда-то рыжего, а сейчас полуседого мужика не берут усталость и мороз. Создавалось впечатление, что он выкован из стали. И порой от него шарахались остальные зека. Они знали, что «Ковш» — человек, отлитый на особицу.
Еще в Соловецком лагере, откуда шел состав, его свирепость и несгибаемость выделяли его среди остальных зеков. Блатные, ощущавшие себя и на Соловках лагерной элитой, не решались тронуть его или устроить ему какую-нибудь подлянку. Все знали, что даже умирая, он примет бой и сдохнет, вцепившись зубами врагу в горло, кроме того, профессия — врач или по-лагерному — «лепила» — особо ценилась в местах этих, где ни черта не стоила жизнь людская, где любой, от лагерного вертухая до последнего доходяги-зека , не знал, проживет он еще месяц в аду этом или нет.
Внешне он был каменным. Любые, самые страшные нормы выработки, для него были преодолимы. Со стороны он казался каменным, а его зеленые глаза смотрели на мир холодно и безучастно. Лишь порой, ночами, соседи по бараку слышали из угла, где спал бригадир по кличке «Ковш», страшную сонную ругань и зубовный скрежет. Здесь, в местах, про которые говорили: » Здесь власть не советская! Здесь власть — Соловецкая», Арсений Ковшов, не сломавшись и не согнувшись, провел уже три года, из отмеряной ему гуманным пролетарским судом «десяточки».
И теперь поезд мчал зеков к побережью Северного Ледовитого океана, к гавани, где уже готовили для них пароходы и баржи. Их ждал Вайгач, куда снаряжалась особая экспедиция ОГПУ. Руководитель экспедиции — Федор Иванович Эйхманс, бывший начальник Соловецкого лагеря, лично отбирал первую партию заключенных для Вайгачской экспедиции ОГПУ. Главными требованиями были: наличие востребованной, в тех страшных местах профессии и физическое здоровье. Ковшов, бригадир строителей, попал в число особо выделенных.
И вот бухта Верника. Наспех сооруженная пристань, дощатые бараки и ледяное безмолвие, окружающее, высадившихся с теплохода «Метель», людей. Мало у кого в этих жутких местах, при виде ослепительных широт, не перехватило горло. Ведь здесь, если что и похоронить-то по-людски возможности не будет — вечная мерзлота. Выдолбят яму неглубокую, привалят камнем, чтобы не добрался до тебя волк или песец, и все. Спи спокойно, бывший зека! Или просто под лед скинут, рыбам на радость! Ковшов, шедший первым, оглянулся на растянувшуюся колонну людей. Выехало с Соловков — 500 человек, доехало — 200. И никуда не деться от этого, ничего не стоит жизнь человеческая.
Вот и лагерная столовая. К удивлению зеков, пайка здесь была достаточно приличной по сравнению с другими лагерями: хлеб, завезенные еще осенью овощи, рыба, даже в похлебке плавали кусочки мяса. Пожилой мужик по кличке «Рубанок», у которого во рту осталась половина зубов, с несколько обалдевшим лицом повернулся к Арсению:
-Ковш, ты гляди — подфартило, а? Гляди, какая шлюмка (еда)!!!
Ковшов глянул на него с легким сожалением:
-Ты шлюмке погоди радоваться! Если так кормят, значит, такое предстоит, что Соловки курортом покажутся, Рубанок!