(Глава из романа «Созвездие Ковшова»)
Ковшов завершил суточное дежурство, и выйдя на больничное крыльцо, с удовольствием, закурил.
Нет, товарищи, что ни говорите, а жизнь — штука прекрасная. Какой она еще быть может, когда тебе двадцать пять? Ты — врач-хирург, подающий надежды. Только за сегодняшний день – три аппендектомии, одна — грыжа, одни — принятые роды, удален осколок из голени старого солдата, застрявший еще в Первую мировую, под Луцком.
Медсестрички молоденькие, улыбаются. Одна Катя Белова чего стоит. В село кинопередвижка приехала. Можно и Катюшу с собой позвать!
Эх, хороша жизнь, хороша! Яблочки поспели в саду. Квартирная хозяйка, украинка тетя Мария, наверняка завтрак приготовила, рюмочку нальет наливочки. Там и поспать можно! Здорово!
Тиха, в этот час утренний, улочка деревенская. Гонит коров на выгон пастух общественный — Федя Климов. Кормится он по дворам. Сегодня — в одном поест, завтра в другом,- по жребию. Считается, что с чудью Федя, то ничего-ничего, то говорит вещи странные, поди догадайся, от ума великого, или от дури, в голову шарахнувшей? Вот и сейчас, завидев доктора молодого, отстал чуток от своих коров пастух, подошел к Арсению, снял брыль соломенный :
-Доброго утречка тебе, лекарь деревенский!
Улыбнулся Ковшов:
-И тебе не болеть, Федя!
Пожевал тот губу сухую, и тихо произнес, вполголоса:
Ты, уж доктор, сам гляди! Знаешь ведь, где скользко, где морозко! Берегись, оскользнешься! Подмерзла землица-то!
И пошел -стадо догонять. Пожал Арсений плечами. Вот и домишко, где квартирует он. Только странно, не суетится, его встречая, квартирная соседка, распахнута калитка и дверь в сенцы настежь. Ковшов поднялся на крыльцо, недоумевая немного. И едва перешагнув через порог, услыхал:
— Проходите, проходите, гражданин Ковшов.
За столом, в горнице, сидели трое: местный участковый Иван Романович, колченогий участник гражданской войны, да два товарища в форме. Кто такие, и что надо им, объяснять не надо. Как говорится, птички прилетели из «птичника московского». Все перерыто в доме. Крестится испуганно в углу хозяйка квартирная. Старший, видимо, из чекистов, указал подбородком на стопку бумаг:
-Ваше, гражданин Ковшов?!
Мельком глянул Арсений и понял, что все….Лежит на столе рукопись «Пародия на Демьяна Бедного» в списках по Москве ходившая , а рядом с ней — стихи Гумилева. Взял он их у Сидорова в варианте рукописном неделю назад. Нравится ему стиль чеканный. С трудом подавил дрожь в подбородке. Глупо отрицать все. Ждет уже на дворе телега запряженная. Прячет глаза участковый. Жалко ему доктора, жалко до слез. Сам у него обследовался две недели назад, рана старая заболела, а теперь вот в тюрьму провожает. Сунула тетя Мария узелок с какими-то харчами.
Резво взял с места каурый жеребец. Ковшов, с горючей тоской, захлестнувшей душу, оглянулся в последний раз. Исчезли за холмом, зеленые сады, белые, снеговые домики, лишь маковка церковная еще виднеется!
Бутырская тюрьма выглядела мирно. Обычное российское узилище, ничего угрожающего. Мало ли тюрем в России? Толпятся у ворот люди. Кто о судьбе близкого узнать, кто передачку принес. Черными провалами таращатся окна-глазницы зарешеченные. Перекликаются арестанты через «решку».
Провели Ковшова коридором длинным. Один поворот, другой, один пост, другой. Вот и распахнулась дверь тюремная, с лязгом противным. КПЗ, как остряки выражаются,- камера принудительной задумчивости. Хочешь не хочешь, а задумаешься.
Ковшов присел на дощатые нары и обхватил свою огненную голову, и мысль забилась испуганной птицей: «Да, похоже, что дрянь дело. С другой же стороны,- ну, читал, ну, держал у себя. Так что, за это к стенке поставят? Могут и поставить. Не я первый, не я последний. Из комсомола выгонят. Даже если жив останусь,- жизнь сломана. Ну, не может быть, не может быть, чтобы так все оборвалось! Чтобы сломалась жизнь, так быстро и глупо!»
Открылось окошечко в двери, поставил охранник на лоток миску с кашей-шрапнелью, кружку с чаем, положил кусок хлеба и ложку. Обед арестантский…
На допрос вызвали через два дня. Арсений, войдя в кабинет, увидал двух человек, которые, демонстративно не обратив на него внимание, завершали какую-то свою беседу. Он уловил обрывки фразы:» Увидим , как карта ляжет.» Затем, как по команде, две поднятые головы, и вежливое приветствие одного чекиста, смахивающего внешним обликом на медведя:
-Гражданин Ковшов, проходите! Сейчас побеседуем с вами!
Второй, находившийся в кабинете, возрастом чуть старше, с орденом на гимнастерке, только чуть повел сухим острым подбородком и отсел в дальний угол таким образом, что бы можно было держать в поле зрения и арестованного, и ведущего допрос. Арсений, чуть заметно вздохнув, присел на табурет. Следователь потратил несколько минут на формальности: возраст, судимость, образование, а затем мягко произнес:
-Вы сами понимаете, что отрицать что-либо глупо. Понимаете, глупо! Вы — врач. У вас найдены материалы антисоветского содержания. Согласно законам, это статья 58. Вплоть до высшей меры. Но у вас есть шанс судьбу свою облегчить. Не надо думать, что чекисты — люди без сердца и не могут понять оступившегося. Сознаетесь, откуда у вас обнаруженные материалы, кто вам передал их, кто еще, состоит в антисоветской организации- суд все учтет.
Ковшов нехорошо улыбнулся:
-Простите , как вас, зовут?
Следователь, словно играя на пианино, пробежался мощными пальцами по столу:
-Извините, Гендин Константин Григорьевич! Я веду ваше дело!
Второй чекист откликнулся словно эхо:
-Гендин Семен Григорьевич! Старший оперуполномоченный 4-го отдела ОГПУ. Так вот, теперь скажу я. Наши условия просты. Ваши сообщники, источник распространения материалов, которые у вас обнаружены, сотрудничество со следствием. И минимальный срок, а может быть, вообще условный. Арсений Васильевич, ну о чем раздумывать?! Ваши сообщники вас выдали. Они утверждают, что инициатор распространения всей этой литературы антисоветского содержания — вы! Вот — можете почитать, показания ваших сотоварищей — Александрова, Пенкина, Сидорова. В частности, показания Пенкина, например, — он вас характеризует как инициатора и распространителя.
Арсений, долго вчитывался в неровные строчки показаний, а потом глухо произнес:
-Литература эта — моя. И впутывать никого я не собираюсь.
Гендин-младший чуть презрительно скривил губы:
-Ваше дело. Пойдете, как руководитель. Вы подтверждаете, что найденное принадлежит вам? Прекрасно! Тогда распишитесь вот здесь. Конвойный, арестованного в камеру!
Когда дверь захлопнулась, Константин, удивился кислому лицу брата:
-Семен, ты что? Недоволен чем-то?
Гендин-старший походил по кабинету и негромко бросил:
-Ягода-малина — г….а — половина. В общем, так. Я выезжаю сегодня в распоряжение Особого отдела Западного округа. Сколько там буду и вернусь ли, не знаю. Там борьба идет с националистами и шпионами белоэмигрантскими. Там режут брата нашего, только головы летят. Ты, Костя, смотри. Не особо делом этим козыряй! Нюхом чую, тухлым может пахнуть!