Олег Бобров. Глава из романа «Созвездие Ковшова»

Старший оперуполномоченный московской ВЧК Семен Гендин, сидел напротив своего непосредственного начальника, Терентия Дерибаса, и думал о том, что нельзя без конца шить шубу, а в данном случае, строчить дела на основании полного отсутствия доказательств.

Ну ладно, можно предположить, что какая-то часть интеллигенции, особенно молодежь, находится в плену каких-то завихрений. Кто ими не баловался в юности? Сам Гендин, поступив в гимназию, например, стремился показать, что в нем, сыне врача-еврея, русского больше, чем во всех русских парнях в гимназии, вместе взятых. Эту глупость из него выбила Первая мировая и Гражданская война. Потому и смотрит Семен Гендин на Дерибаса, сына зажиточного крестьянина Екатеринославского, бывшего бухгалтера, чертежника, а затем красного комиссара , со спокойным видом. Знает он, что занимает Дерибас должность в Секретно-оперативном отделе ВЧК недаром. Из шкуры вылезти готов, а заговор, реальный или мнимый, обезвредить.

Лицо Дерибаса стало бледным. Когда люди злятся, большинство краснеет, начальник же секретной части бледнел.

-Из рук вон плохая работа, Гендин! Ты привык по-другому, знаю! Врагов бить. Вон и орден у тебя за это! Сейчас враг внутренний — страшнее! Вот читаю рапорт твой. Что ты написал? Почему у тебя ни одного врага разоблаченного в живых нету? Какого черта, ты все на покойников валишь? На Ганина, на Есенина? Как покойникам антисоветчину пришить можно? Что мы их из гроба поднимем и на Соловки отправим? Заводи сейчас же дело. Вот, гляди, рапорт осведомителя: «Антисоветские разговоры. Фигуранты — Ковшов, Пенкин, Александров, Сидоров. Судя по всему, хранение литературы антисоветской…» А ты что мне в рапорте пишешь? «Пивная — сбор всякой накипи. Ничего серьезного извлечь оттуда невозможно. » Ну, вот что, оперуполномоченный, все связи этих щелкоперов, бумагомарак, новаторов — инициаторов под наблюдение. Срок даю — неделю!

Взял под козырек Семен Гендин:

-Есть!

Повернулся, как положено, через плечо левое и вышел. Немного покурил на крыльце, и, вернувшись в управление, составил объективку на фигурантов намечающегося дела. Неглупый человек, он прекрасно осознавал, что все дело не стоит и копейки.

С другой стороны, прошлогоднее дело  » Фашистов-националистов»  разве не было полнейшей липой? Да такой, что ее пришлось Дерибасу и Агранову, начальникам непосредственным, протаскивать через самого Дзержинского и ЦК.

В чем суть-то была дела? Тьфу, да и только! Обнаружили некий «манифест националистов»! Причем глава их, некто Алексей Ганин, писатель-самоучка,- друг Есенина, фактически  босяк, полуграмотный субъект, с признаками ненормальности. Тут, словно по заказу, в «Англетере» обнаруживают перерезавшего себе вены Есенина. Дело закрыли, хотя с ходу  определил Семен Гендин, что убрали поэта, и грубо сработали ребята, просто до безобразия грубо. Ганина признали ненормальным, и, несмотря на это, расстреляли. Всех фигурантов признали виновными тоже, хотя многие из них друг друга не знали в лицо. В общем, дело сшили.

Подумал Семен,  подумал, и хоть не впервые было ему  дело иметь с интеллигенцией и на материале липовом работать, решил он, по возможности, сработать аккуратнее.

Вечер спустился за окно, отбросили черные свои тени на мостовую липы, под сенью которых размещалось ОГПУ, пора была двигаться домой. В квартиру, которую занимал Семен на пару с братом младшим, сотрудником секретного отдела ОГПУ Константином. Вообще же, любой умный человек, понаблюдавший за поведением братьев вместе и по отдельности, наверное, удивился бы контрасту между ними.

Сухой, жилистый Семен, с резко очерченными скулами волевого лица, был немногословен, мог вести разговор на разные темы. Мог найти общий язык хоть с писателем, хоть с уркаганом, а младший — Константин, ухватками и статью напоминал медведя, мечтал в юности стать борцом цирковым. Любил Костя, по младости лет, хлесткую фразу, мог, раскалывая подследственного, многозначительно держать паузу и играть словами. Что касается отношений, то в этой паре, почему-то, с самого детства, Семен, никогда не стремился быть ведущим. Что называется, себе на уме был. Хочет брат покрасоваться — пожалуйста. Только если на улице нос расквасят ему, или заминка в делах пойдет, то тут уж — будьте любезны, извольте, звать на помощь старшего брата. Оба в гражданскую повоевали, и в ВЧК пришли. Семен Гендин потому пришел, что верит он искренне в революцию, хочет драться за нее. Константин, видит в революции — пламя, очищающее мир.

Отец родной, в городе славном Двинске, ничего не сказал, узнав, что оба сына в ВЧК – ОГПУ служить пошли, лишь письмо прислал. Там — две строчки: » Чего вам не хватало в жизни этой? Печать каинова ляжет на вас, дети мои, из колена Израилева.» Умер в прошлом году отец от тифа.  У сестер давно свои семьи, свои заботы. Вот и остались братья вдвоем на всем свете белом.

Вот и дом родной. Занимал его до революции какой-то чин, не то офицер, не то чиновник. Пропал в 17-м году. То ли к стенке прислонили, то ли успел ноги унести?

Гендин медленно поднялся по лестнице. Попавшаяся навстречу соседка с верхнего этажа, Маруська Перестукина, едко раскланялась. Остановилась и смотрит в спину недобрым взглядом. Ничего, зараза, не боится. Ни того, что Гендин Семен — орденоносец, чекист, боец революционный.

Плевать она хотела, «контра», на это. Приехала из деревни, в 20-м году, в коммуналку вселилась, и черт ей не товарищ. Никому спуску не дает. Язык с саблю гусарскую длиной, и такой же острый. Припечатает, так припечатает!!

Раз как-то довелось Семену с ней поцапаться. Повод-то был мелкий. Спускался по лестнице, да ненароком столкнулись. И случайно выбил у соседки из рук бидон с молоком. Что тут началось!!! Подбоченилась деваха деревенская, грудью поперла:

-Глаза, товарищ начальник, залить изволили? Мне теперь вас подоить или братца вашего прикажете?

Не стал спорить Семен, полез в карман, достал деньги:

-Сколько молоко твое стоит?

Взбеленилась соседка совсем:

-Да на черт мне гроши твои? Думаешь, галифе распушил, так и все можно? Купил всех? Начальником стал, пархатый, человеком ощутил себя?! Глотка здоровая, нрав скандальный!! На две площадки лестничных слышно. Соседи носы высовывают, любопытствуют, чем диалог соседский завершится? Не стал Семен ругаться со скандальной бабой, только пальцем пригрозил:

-Гляди, у медведя молоко покупать будешь, на Воркуте!

На том и беседа соседская завершилась. Ругаясь, ушла Маруська, отряхнув капли молочные с сапога и галифе, пошел своей дорогой уполномоченный.

… Гендин вошел в квартиру. Судя по аромату, брат картошку жарит. Сейчас и поужинать можно. Высокие потолки в доме, кое-где  еще  лепнина сохранилась, да немного плитки осталось, у камина. Хорошо прежний владелец жил. Да, видно, фарт его выдохся, так же, как и у всей власти царской.

Присели братья за стол. Выпили по рюмке водки. Глянули в глаза друг другу. Улыбнулся Константин:

-Эх, братуха! Какую я сегодня барышню видал! У-у! Смертоносна, как батарея, из которой ты в гражданскую по белякам стрелял! Так и чешутся руки!

Хмыкнул Семен:

-Ты , Костя, за ум берись! Знаешь ведь, что за чекистом и обликом его смотрят все, кому не лень? Знаешь! Что касается, «руки чешутся», сейчас давай еще пропустим и побеседуем!

Подняли посуду граненую: «Лехаим!» Выпили, закусили, как по команде, картошечкой и селедкой с молокой — любимой с гражданской войны  едой  и, не торопясь, заговорил Семен:

-Дело приказали мне завести. Помнишь, по «фашистам», в прошлом году, семерых к стенке прислонили, остальных по лагерям рассовали? Вот и сейчас, подобное шить приказали.

Молодецки расправил плечи Константин:

-Давай я за дело возьмусь? У меня ни одна контра до сих пор с крючка не срывалась, брат!

Покрутил сокрушенно головой старший Гендин:

-Ты не прыгай, как квашня застоявшаяся. Послушай меня. Я с писателями, художниками да поэтами дело побольше тебя имею. Есть среди них таланты, есть революции преданные люди, есть так — пустоцвет, накипь. То, что именуется словом хорошим, на идиш — «бурдя», то есть никто — звать никак. Мы — солдаты революции, кому надо,  можем мозг вправить, кого-то — к стенке прислонить. И есть у нас руководство, есть  партия. Но и головой думать нужно своей. Короче, дело-то я заведу. Материалы на фигурантов дам, там — объективку, то и се. Ты, Костя, гляди, аккуратно, не особо усердствуй. Знаешь ведь, что часто бывает, с самыми усердными? Ну, а коли знаешь, давай еще рванем, да в шахматишки срежемся, братуха!