Наталия Бурман. Из дневника актрисы

В первый класс я пришла отлично подготовленной, умела легко читать и писать, хорошо считала. И само собой, получала пятёрки поначалу. Пришло время учить стихотворения. Мне было лень. Сначала мне ставили тройки за невыученные стихи, потом двойки, а потом колы.

Папа заглянул в мой дневник, увидел колы, взбесился, взял толстую проволоку (электрический кабель) и зверски отлупил меня до синяков. Просто озверел. У нас в это время дома была моя белорусская бабушка.

Увидев, как избивают её внучку, она стала кричать, ругать папу, пыталась остановить его. Я закрывала голову руками и тоже кричала от боли.

После экзекуции я для себя сделала вывод: нельзя бить детей, я никогда не буду бить своих и не своих детей. Это неправильно.

Я не держу зла на отца. Я понимаю, что он хотел дочь отличницу и умницу. А тут колы. Дочь не оправдывала его ожидания. Он меня любил, и воспитывал, как умел. Видимо, был убеждён, что физическая боль — это лучшее лекарство от лени. Он ошибался.

Физическая расправа — это вбивание неуверенности и страха ошибки. Он этого не знал. У него же не было опыта воспитывать детей. Я его первый опыт.

Учительница начальной школы тоже была женщиной, которая считала, что физическая расправа способна заставить нас учиться хорошо или, как минимум, быть послушными. Она за неправильный ответ вцеплялась в волосы и таскала за них с такой силой, что ребёнок мог упасть у доски.

Она изгалялась, как могла, над учениками. Била указкой по голове достаточно сильно или, схватив за волосы, возила лицом по тетрадке с неправильным решением задачи. Вбивала таким образом страх сделать ошибку.

Своих детей она довоспитывала до того, что они стали умственно отсталыми.

Мы жаловались родителям на учительницу. Только нам никто не верил, следов побоев же не было.

Когда мы перешли в четвёртый класс, было странно, что за неправильный ответ не таскают за волосы, не опускается на голову указка. Теперь можно было облегчённо вздохнуть. Никто из учителей не собирался нас бить.

Из всех учителей у меня была самой любимой учительница по русскому языку и литературе. С этими предметами у меня было всё хорошо.

На литературе я всегда вызывалась делать инсценировки и читать стихи. Другие дети стеснялись. Я же очень любила выступать.

Я обожала народные сказки. И мне нравилось сочинять свои. Я легко импровизировала, рассказывала другим детям всякие выдуманные сходу истории. Я ловила поток.

Однажды папа мне сказал: «Когда все смеются, не думай, что смеются над тем, что ты сказала, может это над тобой смеются.» После вот такого папиного послания я закрылась. У меня перекрылся канал, откуда я брала свои сказки. И вообще, я разучилась что-либо публично рассказывать.

Это папино негативное убеждение. Я до сих пор не могу полностью убрать его из своего подсознания. Оно мешает мне публично выражать свои собственные мысли. Я наполняюсь эмоциями, образами и, где-то на уровне груди и выше они застревают. Слова бьются в закрытую дверь, а ключик не найден. Мысли, образы, эмоции распирают изнутри, а слова не выстраиваются в логическую цепочку, а разлетаются обрывками в разные стороны так, что их трудно собрать.

Мне легче сесть и написать, чем о том же самом публично говорить.

Я не виню папу. Он хотел, как лучше…