Пришел он в себя, ощутив, что вместо жесткой земли, лежит укрытый на чем-то мягком. Чудовищная слабость сковывала все тело, но усилием воли измаилит открыл глаза. Все плывет, все колеблется, и расплывается женское лицо, которое он где-то видел.
Облик, связанный с чем-то важным.
Жаркое марево лихорадки мутило сознание Нурсултана. Словно издалека слышались голоса, становившиеся то слабее, то отчетливее.
– Госпожа, он плох, очень плох!
– Я заплачу вам, любые деньги! Лечите!
– Госпожа, у него опухоль на ноге и сильная лихорадка!
С великим трудом Нурсултан заставил себя стряхнуть марево тумана, влекущего в бездну, и наконец–то увидал отчетливо, что находится в каком-то покое, вокруг него люди, пристально глядит Анир, которая почему-то в дорожном одеянии, рядом с ней — маленький толстый старичок, видимо табиб, так как в руках у него хурджин лекаря.
Скосив глаза, измаилит глянул на свою ногу.
Огромный желто-багровый отек уже пополз к колену.
Лекарь сокрушенно вздохнул:
– Надо отнимать ногу, госпожа! Иначе он не протянет и двух лун.
Анир чуть прищурилась и произнесла властно:
–Что тебе потребно для этого? В чем нужна помощь?
Старик развел руками:
–Можно дать снадобье из териака или хашшиша, но боюсь, что он не выдержит! Слишком ослаблен! А пила у меня с собой!
На предельном усилии воли, которое дается человеку лишь в минуты, когда решается судьба, Нурсултан сел на ложе и хрипло произнес, будто каркнул:
– Не надо резать ногу! Не надо дурмана! Сам себе я сейчас буду и лекарем, и палачом!
Остолбеневший табиб не успел открыть рот, как Анир, глянув на больного цепким, холодным взглядом, произнесла:
– Дело твое! Что нужно для этого!
Боясь снова проваливаться в бездну, измаилит прохрипел:
– Вина, ради Аллаха! Вина! А еще раскалите нож на огне!
Старик-лекарь всплеснул руками:
– Госпожа, умирающий бредит! «Книга исцеления» великого Ибн-Сины…
Анир перебила:
– Он сам хочет жить или хочет умереть! Это его воля! Ты слышал? Вина нет, есть мейноб (крепкая настойка). Нож, на огне раскаленный, сейчас будет.
Нурсултану поднес к губам кувшин , и ароматная крепкая жидкость потекла в горло.
Он делал глоток за глотком, проливая мейноб. Вот в его руке нож с узким хищным лезвием.
Хриплый шепот:
– Держите меня!
Сильные руки обхватили его туловище.
Примерившись и стискивая зубы, измаилит провел клинком по нарыву и тут же откинулся на подушки, хрипло рыча.
В подставленную чашу хлынул гной пополам с кровью. Чаша наполнилась, за ней сразу вторую.
Нурсултану казалось, что его окунают по очереди то в кипяток, то в ледяную воду!
И уже уходя в блаженное беспамятство, он услышал голос табиба:
– Я много видал госпожа, но такого не приходилось!
….Даи исмаилитов глядел на стоящих перед ним фидаинов устало и буднично. Глядел несколько минут, а затем спросил:
– Кого нет из братьев наших? Мансур, ты старший, ответь.
Мансур почтительно склонился:
– Нет Масуда, Рашида, Рузимурада. Их разорвала толпа в Рее, опознав. Нет Фаруха. Его бросили в зиндан в Хорасане. Совершив возмездие и убив сельджукского начальника гулямов, погиб Али. Двое братьев наших — Осман и Якуб, сейчас идут в стан крестоносцев — гяуров. Нет Нурсултана…
Даи перебил ледяным тоном:
– Нурсултан должен был убить безбожного Омара Хайяма. Он не выполнил приказ! Можешь объяснить, что случилось, фидаин?
Послушники потупились. Все знали, что когда старший говорит таким тоном, то это означает, что он крайне недоволен и требует ответа немедленно, без лукавства и уверток.
Мансур пожал плечами:
— Я думаю, что наш брат просто не успел выполнить приказ твой, великий даи. В Нишапуре Нурсултана опознала стража. За ним была погоня. Он сорвался с горной кручи где-то в отрогах Турана. Вот и все.
Старший из измаилитов качнул головой:
– Откуда известно это? Нет ли тут козней шайтана, и не лжив ли этот слух? Может, брат наш сейчас в руках палачей?
Мансур с готовностью продолжил:
– Я готов испытать немилость твою, даи. На горной тропе была свалка. Страж, опознавший нашего брата, получил от него рану при осаде Дизкуха. В драке этому стражу попали по голове свои же воины. Поскольку его твердолобость сожительствует с его тупостью, он пил арак в караван-сарае с перевязанной головой и бушевал, что этот проклятый измаилит, который ранил его при Дизкухе, умер слишком легкой смертью, сорвавшись со склона. Вот и все.
Даи склонил голову:
– Да примет Аллах души братьев наших в райские сады! Сегодня поминальная трапеза.
… А тот, кого поминали братья по вере, сочтя погибшим, метался в горячечном бреду в одном из покоев правительницы Хан-Тегри. Нурсултан то выкрикивал какие-то угрозы, то что-то шептал или пытался вскочить.
Он не знал, не мог знать, что спасением своим обязан милости Аллаха и желанию Анир!
Именно в день этот правительница в первый раз за время вдовства своего решила выехать на прогулку, полюбоваться несказанной красотой осеннего Баянкола. И стражи, ехавшие дозором впереди госпожи своей, увидали человека, который лежал без сознания у той самой тропы, по которой некогда привел в долину Баянкола Магир.
Анир приставила к больному слуг-мужчин, так как по канонам не полагалось служанкам видать обнаженного мужчину, мечущегося в лихорадке, и менять под ним белье и покрывала.
Лекарь, приходивший к ложу больного каждый день, лишь разводил рукам, меняя повязки с целебными настоями:
– Иншалла! Он еще может остаться на этом свете! Велика милость Аллаха!
Нурсулта, не видал, что теплая осень, бывшая в году том изобильной и радушной, сменилась зимними морозами и вьюгами, когда даже зверь лесной, жмется к жилищу людскому, а над городом , поднимаются веселые дымки, на стенах крепостных наледь и ветры поют свою вечную песню, сметая снег в долину.
Нурсултан пришел в себя, лишь когда веселая, еще робкая весна с девичьим любопытством, смеясь, заглянула в долину, расцветив небо, пустив трель ручьев. Он сел на ложе, еще шатаясь от слабости, и суровым, каким-то чужим взглядом огляделся.
С этого дня стало ясно, что он победил смерть, но по виду его сказать, что он счастлив или хотя бы доволен возвращением из –за кромки бытия, было трудно. Ходил он еще с трудом, и поэтому целые дни проводил в отведенном ему покое.
Он ни с кем не разговаривал, односложно отвечая, если его спрашивали о чем-то, угрюмо съедал то, чем его кормили, и мрачно глядел в окно. Создавалось впечатление, что какие-то очень весомые, словно мельничный жернов, думы, тяготят его душу.
Хозяйка Хан-Тегри навещала его редко, занятая своими делами, хотя и ежедневно справлялась о состоянии больного.
Настал день, когда Нурсултан без палки и посторонней помощи, прошелся по дворцу, затем вышел наружу и присел на камень. Анир, отдавшая распоряжения по хозяйству, обнаружила своего незваного гостя блаженно щурящимся на солнце.
И такая улыбка, по-детски смущенная, играла на лице неуловимого убийцы, что Анир, сама того не замечая, залюбовалась им. В самом деле , перед ней сидел еще довольно молодой, хорошо сложенный мужчина с карими мечтательно прищуренными глазами, волевым скуластым лицом и чуть пухлыми, словно у ребенка , губами. До этого Анир видала лишь бьющегося в горячке умирающего человека.
Нурсултан краем глаза заметил присутствие властительницы, и мгновенно лицо его стало прежним — волевым, непроницаемым и холодным.
Он поклонился хозяйке Хан-Тегри и бросил:
– Госпожа, я не знаю, как благодарить тебя!
Анир вздохнула:
– Аллаха и табиба благодари, почтенный гость !
Она повернулась, чтобы уйти по своим делам, но внезапно остановилась, потому что исцеленный произнес прежним свистящим шепотом, так знакомым ей по первой встрече, шепотом, предвещавшим очень серьезную беседу:
— Госпожа, благодарность моя безмерна! Однако, есть то, что обязан сказать я, будучи исцелен, вкушая хлеб твой и живя под кровом твоим!
Анир подумала немного и сухо кивнула:
– У мужчины слово одно! Говори, я слушаю!
Нурсултан выдохнул, видимо собираясь с мыслями:
– Есть, то о чем не говорят на людях, госпожа! Позволь же мне, предложить тебе уединение! Не сочти это дерзостью, будучи здесь хозяйкой!
Странная усмешка, пробежала по губам Анир:
– О какой дерзости своей, говоришь ты? Ты хочешь поделиться чем — то, с вдовой, которой недавно совсем, угрожал ты , карой? И которая , Аллаха ради, спасла жизнь тебе и приютила, низирит? Ты волен покинуть мой кров и идти путем своим. Ты хочешь разговора, без страха, что дойдет он до чужих ушей? Хорошо же, завтра мы едем на прогулку. Ты будешь сопровождать меня.
Нурсултан поклонился:
– Благодарю, госпожа! Это то, что нужно мне!
Затем еще раз поклонился, повернулся и не спеша, чуть хромая, пошел в сторону дворца.
Он не ощутил, занятый мыслями своими, что Анир смотрит вслед ему и смутная, непонятная тень пробегает по ее точеному лицу.