Светлана Зарубина. К истории Кузбасса.

Мысль рассказать о бывших малолетних узниках фашистских концлагерей зародилась еще тогда,  когда наша страна и многие страны мира праздновали 60-летие Великой Победы над фашистской Германией. В эти праздничные дни прошло множество встреч с бывшими участниками боев и тружениками тыла, но за всеми этими праздничными мероприятиями и чествованиями ветеранов, как-то незаметными остались те, кто не по своей воле оказался на временно  оккупированной территории, был угнан в Германию в трудовую армию, или прошел все ужасы фашистских застенков и остался жив.

Оказалось, что не только в нашем небольшом провинциальном городке, где, кажется, что все  обо всем и обо всех знают, но и на огромной территории России наши сверстники и взрослые люди практически ничего не ведают об одной из страшнейших страничек истории нашего государства. В течение многих лет это было «белым пятном», да и сама историческая память о Второй Мировой войне, о преступлениях нацистов с каждым новым поколением отодвигается все дальше и дальше, заслоняется более близкими и, казалось бы, более важными и значимыми событиями.

В последнее время все чаще можно слышать, что война уже давным-давно закончилась и уже хватить воевать и говорить об этом, что есть более важные дела и проблемы. Да об этом не только говорить, кричать надо! Загляните в глаза этих людей. Сколько там боли, немого крика, ведь на их глазах терзали и убивали дорогих и близких людей, а память о том кошмаре жива в их сердцах до сих пор.

Даже спустя много лет мы не можем дать ответ на вопрос: за что? Чем дальше уходят от нас события тех лет, тем острее возникает потребность ответить на него… Десятки, сотни тысяч согнанных за колючую проволоку, а потом – расстрелянных, растерзанных собаками и людьми, сожженных в печах крематориев, заживо закопанных в землю… Что же двигало убийцами: страх, ненависть, жадность или же…? Или же?! Наступило время рассказать об этом.

Освенцим, Маутхаузен, Дахау…  Целая индустрия смерти, которая не поддается осмыслению. И поэтому, продолжая тему «Возрожденные из пепла…» , мы хотим сегодня рассказать страшную правду лишь о нескольких фашистских застенках, об их истории и о том, с какой целью они строились, и сколько человек погибло, было казнено, умерло от побоев, непомерного труда и голода за время их существования.

Наши встречи с героями повествования были разными: одних мы заставали дома, других искали на работе, третьи …, а третьи — предпочли не общаться с нами. Тяжел груз прожитого, и не их вина, что так все сложилось. Жизнь — удивительная вещь, и поэтому как не им, прошедшим невероятные муки и страдания не знать и не понимать этого.

Лидия Потаповна Автономова совсем крошечной о попала вместе с мамой, старшими братом и сестрой за колючую проволоку и прошла все ужасы детского лагеря под городом Бург.

Автономова Лидия Потаповна.

(бывшая узница детского лагеря под г. Бург.)

Жили мы под Ленинградом, на станции Володарка, это в 40 км от города. Семья наша была большая: папа, мама и шестеро детей. Я родилась в феврале 1941 года, а спустя три месяца началась война. Папа ушел на фронт, а мама осталась с нами.

Мы оказались на временно оккупированной территории. Начался голод. А в 1943 году, в октябре, нас погнали пешком в Германию. Шла мама с нами, с шестерыми. Старшей – одиннадцать, а мне, вот, последней, чуть больше двух. Четверо из детей дошли. Один умер от голода в дороге, второй пропал. Гнали нас через Псков, Гдов до Бурга, там был лагерь. Нас, малышей, отобрали у родителей и поместили в бараки. Кровь у нас брали для раненных фашистских солдат. Мама со старшенькими работала на хлебопекарне, и искали нас, но никто не знал, где мы, живы ли.

Как-то удалось узнать, что есть бараки и оттуда слышен детский плач, и наши мамы во время работы жестами друг другу передавали эту новость. Матери пошли туда, потребовали нас показать. Сначала нас не показывали, потом нас показали в маленькое оконце, завернутыми в одеяло. Мамы потребовали нас развернуть. Крик стоял! Отдали нас матерям больными и парализованными. У меня полностью была парализована вся правая сторона, но со временем это отошло, но нога так и до сих пор не двигается.

Голодные, холодные, на пинках, на тычках, плен, есть плен. Многие умирали от голода, а нам «повезло»: четверо работали, тем и кормились. Старшие всем делились с младшими, так и осталось с тех пор – заботиться о ближнем.

Выжили! В 1945 году нас освободили, и мы вернулись домой, на пепелище. Папа погиб на фронте, мама всю жизнь так и ждала его, не верила в то, что его больше нет, любила сильно.

Я передвигалась на четвереньках, мама тоже сильно болела. Денег дома  не было, а мне требовались витамины и усиленное питание. Часто врачи меня укладывали в гипс, но мне не становилось лучше.

В 1956 году меня в очередной раз привезли на осмотр к профессору, который пообещал поставить меня на ноги.  Сделали три операции, и я встала.

До 1961 года я ходила с протезом, это был такой специальный аппарат от самого бедра, а мне уже было 21 год. Платья носить я не могла, постоянно ходила в широких шароварах. Как говорится: и детства не было, и юность без радости пролетела.

Есть архивная справка, выданная Автономовой Лидии Потаповне 15 октября 1993 года. Я  приведу лишь один абзац из этого документа, который говорит  о том, что все малолетние узники, независимо от возраста и времени нахождения на временно оккупированной территории, проходили очень жесткую проверку в специальных фильтрационных зонах:

«В Управление Министерства безопасности Российской Федерации по Санкт-Петербургу и области. Сведений о совершении Автономовой Лидией Потаповной преступлений против Родины в период нахождения на временно оккупированной территории в годы Великой Отечественной войны не имеется»

Хочу лишь напомнить, что Лидия Потаповна родилась в феврале 1941 года, к началу войны ей было всего 3 месяца, а к окончанию — чуть больше 4-х лет. Так какие же преступления против Родины могла совершить Лидия Потаповна,  когда в том возрасте для ребенка имя отца — Папа, матери — Мама, а весь окружающий мир вообще безымянный?!

 

А вот, что нам поведал Родзевич Павел Михайлович, бывший узник детского лагеря под  городом Линс.

Родзевич Павел Михайлович.

(бывший узник детского лагеря под  г. Линс.)

Я родился в 1942 году, в Киевской области. В июле 1942 года нашу семью перегнали в Линс,  где мы до освобождения, это 1945 год, находились в трудовом лагере. Я вместе с сестренкой, ей было всего 2,5 годика, находился в детском лагере, а маму купил фабрикант, это и спасло нас. Мы находились за колючей проволокой, а мама целыми днями работала, а вечером она подбиралась к детскому лагерю, подзывала сестренку и передавала ей капустные листья. Вот этим и кормились. До нас здесь девчата были, старшие. Их прятали, друг другу передавали, чтобы немцы девочек не погубили. Староста об этом знал, но молчал. В детском лагере в основном детдомовцы из Киева были. К концу их почти совсем не осталось. Старшие говорили, что детей забирают, чтобы кровь брать. Дети после этого не возвращались.

Освободили нас в 1945 году. И сразу же загрузили в эшелоны и повезли в Сибирь, в Абагурский лагерь. Сгрузили и оставили на улице под колючей проволокой. До 1946г. шла чистка. Проверяли, потому что все, кто был на территории Германии в концлагерях или  трудовых, считались предателями. Потом выдали справку, мы получили документы и уехали в Новокузнецк. Мама пошла работать на пимокатную фабрику пимокатом. Моя мама – замечательный человек! В 8 лет осталась без родителей: отец погиб, а мать пропала, как ушла искать отца, так больше и не вернулась. В 16 лет вышла замуж. Когда началась война, у нее уже было двое детей. Чтобы  нас не  трогали после чистки, мама перевела нас на фамилию отца – Булах, а нам строго – настрого запретила говорить, что мы были в лагере. Мы молчали, боялись, да и сейчас не говорим об этом.

С весны 1942 года начался принудительный угон миллионов молодых людей на работу в Германию. Поскольку добровольная вербовка не дала желаемых результатов, нацисты применили варварские способы захвата людей. Кузьмина Надежда Ивановна, бывшая узница трудового лагеря под г. Эссен, при встрече так рассказывала нам об этом.

Кузьмина Надежда Ивановна

( бывшая узница трудового лагеря под г. Эссен.)

  В 1943 году нас, самых младших, а мне только 16 исполнилось, погнали в Германию. Мы тогда еще не знали, что наши наступают и скоро придет освобождение. Убежать было невозможно, поэтому никто не убегал, понимали, что никого не оставят в живых.

28 мая нас пригнали в районный городок – Глухов, до войны там был городок танковых частей. Фашисты  туда со всего района под колючую проволоку сгоняли молодежь. До  нас  в 1941 году, там  были  военнопленные, а в 1943 году  мы стали обитателями подвалов городка. Спустя неделю нас, через строй немцев с собаками, загнали в теплушки. Родителей близко не подпускали, но я все – таки успела в толпе увидеть маму. Она стояла вся черная.

Везли  нас в Германию  две недели, и  все это время мы ревели. Поезда останавливались в степи, чтобы  мы смогли справить свою нужду под вагонами, нас дальше и не пускали. Кормили консервами, и то по чуть–чуть.

Привезли нас в г. Эссен. Поселили в бараки. Вокруг все было разбомблено, американцы сильно бомбили. Бараки досчатые были, внутри двух ярусные нары из досок. Кормили нас капустными листьями, да еще иногда брюкву давали, все это рано утром и поздно вечером. Работали мы на металлургическом заводе. Стены высокие, краны ходят, огонь горит. Я была между всеми меньше всех, маленькая, худенькая. Надеть на ноги нечего было, и я ходила босиком. Вот я босиком и подметала металлургическую стружку и относила ее на свалку.

Спустя 1,5 месяца нам с девочкой удалось бежать. Началась сильная бомбежка, мы укрылись в подвале дома, которого уже почти не было. Стало чуть тише, мы выглянули, бараки наши полыхали, проволока разорвана, ворота нараспашку, кругом все горит, сыплется. Выползли мы с ней тихонечко и пошли. Долго шли, вышли на окраину города, оглянулись, а там – дым, пламя, раненные мечутся. К вечеру вышли на скошенную полянку, нарвали колосков, ошелушили их, поели и с тем заснули, а ночью холоднеющие были, а утром двинулись дальше.

Дорога шла мимо леска, в Германии не лес, а небольшие перелески. Девочка не захотела пойти по этому леску, испугалась, что собьемся с дороги и домой не попадем, шли-то ведь на восток, к своим. Ну, вышли мы с ней на дорогу, а навстречу полицай. И закончилась на этом наша дорога домой. Привел он нас прямо в тюрьму. Нас – по разным комнатам, осталась я одна среди незнакомых девчат, они уже давно в этой тюрьме жили, их отсюда на работу водили. Попала я туда во время обеда, каждой принесли по одной большой картофелине, а я такая голодная была, есть хотелось жутко. Забилась я в уголок, и в слезы. Сели вокруг меня девчата, стали успокаивать.

Тут открывается дверь, и меня зовут на выход. Отвез меня полицай на ферму к молодой хозяйке. Первое, что она меня спросила: как меня зовут? Дала она мне воды, я вымылась, переоделась. Захожу, а на столе огромная чашка картошки с капустой. Если бы не стыдно было, я бы все съела, но как я могу! А есть хочется, чуть-чуть к еде прикоснулась и больше не стала. Так я и осталась в этой семье. Я занималась домом: уборка, стирка, работа в поле. Тут давали кушать. Утром подъем в 6 утра и весь день в работе: сел, поел и за работу, и так до семи вечера. Попытались меня отправить корову доить, но силенок у меня не хватило, и меня вернули в дом.

Нас было восемь человек работников: поляк, два француза, два русских, немка и я. За год я повзрослела, выучила немецкий язык, делала все бегом, боялась, что отправят назад, в лагерь.

9 мая 1945 года в город вошли американцы, и мы все-таки решили идти домой. Вот так: от лагеря до лагеря и дошли до Эльбы. Впервые я там видела негров. Вы не представляет, какими были красивыми наши, советские офицеры! Они среди американцев, французов, англичан выделялись особенной выправкой!

Беккер Оскар Генрихович, бывший узник трудовой армии на территории  Германии, тоже вспоминает о тех страшных скитаниях по дорогам и весям родного края и других стран.

Я родился в июле 1938 году в Одесской области. К началу войны мне еще не было и  трех лет. И почти сразу же мы оказались на оккупированной территории. А потом нас погнали. В нашей группе было 17 человек, среди них я с мамой. Хлебнули мы всего: и с телеги скидывали, и с теплушек выталкивали, и с машины сбрасывали, и все на землю. Терпели, чтобы не погибнуть. Страшно было, когда самолеты бомбили. Старшие говорили, что за сутки тысячу вылетов было. Лежали, не шевелились. У нас был руководитель – полковник медицинской службы. Он нам постоянно твердил, чтобы мы были осторожными, под ноги смотрели, мин-то натыкано, видимо – невидимо было. У нас на глазах медсестра на одной из них подорвалась.

После очередной бомбежки, а мы прятались в полуразрушенном доме из трех комнат, я был весь изранен стеклом, ползали от одной стены к другой, чтобы не погибнуть от осколков разорвавшейся бомбы. А я еще всю ночь не спал, будил взрослых, если слышал гул самолетов, и мы переползали с места на место.  В последний раз мы только успели перебежать и… взрыв! Не переползли бы, не выжили бы, погибли бы все. А самое интересное было: часы на одной стене висели, кончился этот кошмар: дым, взрывы, осколки, огонь, а эти часы висят себе на стене и тикают! Выползли мы из этих комнат, когда чуть-чуть все затихло, а я весь в крови, все руки и ноги стеклом иссечены. Перемотала меня медсестра, а у меня даже сил плакать не было, глаза слипались от бессонной ночи, и отползла в сторону. Взрыв и все…

Погнали нас дальше, это было в  Бухаресте.  На вокзале, мы груду тел увидели, вперемешку детей и взрослых, кто это был, можно было узнать только по низу или верху, тела в клочья были разорваны. В тот день  Пасха была, и люди ехали на праздник: дети с куличами, с подарками, взрослые тоже одеты празднично. И в одно мгновение все это превратилось в кровавое месиво. Кровь ручьем текла, как у нас, когда снег тает, вода по Московской течет, так у нас там то же самое было, только ручей кровавый был. Мать глаза мне рукой прикрыла, чтобы я этого ужаса не видел. В этот день мне 5 лет исполнилось.

Загнали нас в лесок, чтобы хоть немного укрыться да дух перевести, отсиделись и дальше.

В чистом поле мы лежали, не двигались, любое шевеление – смерть. Самолеты летали низко, лицо летчика можно было разглядеть. Мама глаза мне прикроет и шепчет, чтобы я не шевелился, вот так и лежали, пока они не улетали. А потом дальше и дальше по кругу.

 

  Так что же это было? Массовое безумие? Страх перед будущим? Или что-то еще?! Как это все понять, объяснить и жить с этим? Испытавшие адские муки, выдержавшие самые страшные пытки, перенесшие нечеловеческие страдания, видевшие все собственными глазами, присутствовавшие при совершении ужасов, которым нет названия, сегодня они еще могут рассказать. Время неумолимо. Еще пять – десять лет и не останется никого из них. Свидетелей не останется…

История не знает сослагательного наклонения, и она не может рассматриваться лишь сквозь гибель и страдания миллионов людей. Не зря говорят: дни жизни не те, что прошли, а те, что запомнились. Мы надолго запомним наши встречи и работу над книгой.

Мы смотрели на этих милых, тихих старичков, веря и не веря их рассказам, потому что нормальной человек не может нормально воспринимать все то, о чем они рассказывали. Мы живы благодаря им, потому что они выстояли и победили.

Читайте обо всем этом в книге Светланы Зарубиной «Не зачеркнуто Памятью».