Олег Бобров. Облака плачут кровью

День завершал свой путь, и спасительная темнота опустилась на Аталык, где бродячие псы жадно слизывали кровь с помостов, головы казненных сидели на кольях, равнодушно взирая мертвыми глазами на грешный мир, сейчас потерявший для них всякую ценность. Стражник стукнул в двери покоев Дахира:

-Великий хаджиб, сиятельный хан желает видеть тебя не медля!

Хан, сидевший на подушках рядом с кувшином арака, издающим мощнейший аромат степной полыни и дикого персика, глянул на появившегося Дахира и милостиво кивнул  с важностью совы:

-Мир дому твоему, хаджиб! Входи, будешь гостем! Выпей со мной, преломи хлеб мой! Говорят , что шайтан в капле вина. Сейчас прольем каплю и выгоним его.

Дахир опустился на подушки напротив повелителя и, повинуясь знаку, выцедил несколько капель спиртного. Хан глянул на него и произнес , чуть скривив губы: -Сегодня был день казни, хаджиб! Рафиз эль Малик у трона был очень много весен! Двадцать весен назад, когда нас разгромили под Балхом, он со своей тысячей  прикрыл отступление всех. Был ранен и с тех пор стал хаджибом.
Я знал, что слаб он до звона монет… Знал…

Мысль хана явно запуталась, и Дахир понял, что повелитель уже побеседовал от души с веселым напитком. И хаджибу открылось внезапно, что бесстрашный хан, уже не слишком молодой, известный непреклонностью и жестокостью, сохранил где-то, в глубине сердца своего, пучки жалости к людям. Так порой неистребимая степная трава пробивается на мертвых скалах, разламывает корку безжизненного солончака.

Словно угадав мысли его, Тобчи-хан прищурился:

-Тебе проще, Дахир! Ты не любишь никого, нет у тебя жалости к отродью людскому! Нет привязанностей! А они были у тебя, чувства и жалость, верный хаджиб? Отвечай!

Дахир в первый раз за много лет ответил искренне, понимая, что хан, не потерпит уверток. А может быть , непроницаемому  лукавому хаджибу на какой-то миг захотелось хоть с кем-то поделиться прошлым своим? Трудно сказать, о чем думал мгновения эти Дахир. Однако его серые холодные глаза чуть подернулись дымкой воспоминаний:

-Были привязанности, мой повелитель, были. В дни, когда юность моя была беспечной и благословлял я милость Аллаха и щедрость его! Мать рано покинула мир этот, мне и братьям ее заменил отец. С братьями мы были неразлучны. Отец погиб, братья предали меня в трудный час, да упокоятся души их. Была еще одна привязанность. Ее звали Хариджа. Мы с ней были помолвлены. Когда меня забивали в рабские колодки, она стояла со всеми рядом и глядела на мое бесчестие. И сразу же помолвку расторгли, а ее выдали за другого. Во и все на чем оборвались склонности мои и душевные привязанности, великий хан.

Воцарилось молчание, словно какой-то невидимый вязкий туман окутал покои хана. Наконец, Тобчи-хан произнес совершенно трезвым голосом, своим обычным тоном, словно захлопнул дверь, в мир воспоминаний и горестных размышлений:

-Мой хаджиб! Мы уходим завтра утро! По дороге к нам с тремя тысячами воином присоединится мой брат Юсуф. Я беру в поход  Арбиля. Это его первый поход! Город и держава остаются на тебе. Не думай, что это милость. Это страшное ярмо. Отвечаешь за все. Головой своей ответишь, за любой промах ! А сейчас праведных сновидений. Иди спать, Дахир, скоро рассвет.

Блестя оружием и доспехами, привыкшая к победам конница великого хана, подобно полноводной реке, вытекала из ворот Аталыка. Арбиль ехал на вороном персидском яффе рядом с отцом, и Дахир, увидав его, понял, что сейчас этот мальчик мыслями уже  у стен чужого города, он предвкушает свою первую битву, первую кровь врага на клинке.

До Шоша оставалось все два-три конских перехода. Тобчи-хан, всегда на походе державшийся в первых рядах  со своими гулямами, зорким глазом степняка увидал, что несмотря на день безветренный, на горизонте замаячило облачко пыли. Без слов понявший его, командир гулямов что-то негромко произнес, и две сотни гвардейцев , не горяча коней, но и не мешкая, перешли на галоп. Всадники скрылись в туче надвигающейся пыли.

Как всегда в минуты, предшествующие опасности, Тобчи-хан был спокоен и холоден. Прошло еще две стражи, когда примчавшийся  окровавленный гулям бросил задыхаясь:

-Великий хан! Это тяжелая конница Ляо. Приблизительно «ордо» (пятьсот сабель). Там идет рубка!

Тобчи-хан оценил обстановку мигом. Его конница еще на походе. Она растянулась на пару фарсангов. То, что их встретили на походе, могло говорить лишь о том, что враг был предупрежден. Тобчи-хана ждали. Но сейчас размышлять об этом, не стоило. . Нужно время, чтобы она построилась для боя. Время надо выиграть! Любой ценой!

А битва уже показала свое страшное лицо. То и дело из пыли выскакивали отдельные всадники, вылетали лошади без седоков. И внезапно со странным шелестом потемнело небо. Град коротких, массивных стрел ударил по войску Тобчи-хана, еще разворачивавшемуся для битвы . Это были знаменитые ханьские арбалеты, пускавшие за несколько мгновений пару-тройку стрел. Хан на миг увидал лицо Арбиля. Тот с упоением втягивал ноздрями воздух, готовясь к сражению .

Тобчи-хан  знаком подозвал к себе тысячника:

-Заходи с левого крыла! Бери всех, кто под рукой! Любой ценой, навяжи им рукопашную! Задние всадники , пусть бьют из луков, через головы передних! Сомни арбалетчиков! Сейчас все в руках твоих, Фаик! Выиграй время!

Арбиль глянул на отца:

-Великий хан, разреши и мне с ними!

Секунду хан глядел на него, а затем бросил отрывисто:

-Иншалла! В битву, сын!

Вскоре вся равнина за Шошем кипела, звенела и содрогалась в конвульсиях сражения.